«Мой кумир – это тот музыкант, который меня чему-то учит сегодня»
Дмитрий Смирнов родился в 1994 году в Петербурге. Окончил музыкальную школу при Санкт-Петербургской консерватории. Обучается в Высшей школе музыки Лозанны в Швейцарии (класс профессора Павла Верникова) и Музыкальной академии Базеля (класс профессора Райнера Шмидта). Несмотря на то, что Дмитрию всего 23 года, в его активе II премия Всероссийского музыкального конкурса (Москва, 2011) и победа на Международном конкурсе им. Тибора Варги (Швейцария, 2015). В 2017 году скрипач стал победителем двух швейцарских международных конкурсов: Конкурса в Лозанне и Конкурса Rotary Excellence Prize в Лугано. Дмитрий Смирнов является солистом и постоянным участником программ Дома музыки с 2011 года
Санкт-Петербургский Дом музыки (СПДМ): Что вдохновило Вас стать музыкантом? Есть ли у Вас кумир в музыке?
Дмитрий Смирнов: Родители повели меня в музыкальную школу, где я начал заниматься на скрипке. Мои родители – дирижеры-хоровики, выпускники Петербургской консерватории. Они постоянно брали меня с собой на репетиции, где я сидел и слушал Бортнянского, Свиридова, Шютца. Мама работала в смешанном хоре «LegeArtis», а папа создал свой, мужской ансамбль «Anima». Репертуар у них интереснейший, да и уровень потрясающий. Это была моя первая школа. Мне кажется, что именно вокальная музыка открыла мне все прелести нашего дела и определила курс.
Голос – самый натуральный феномен. Он является началом всех коммуникаций. У скрипки красивый тембр, но этот звук не совсем естественный, так как представляет из себя исключительно звук инструмента, у него нет собственной души. Мы же берем этот инструмент, извлекаем из него звук трением смычка о струну, если нужно, украшаем вибрацией и разговариваем с тем, кто нас слушает. Это своего рода душевная психология. В нашей профессии всё очень относительно, когда речь идет уже о самой музыке. И я хочу понять, что это за материя.
Что касается кумиров – это ложь. Но без этой лжи приходится иногда очень трудно. Уверен, что, когда стану старше, буду говорить иначе. В настоящее время мой кумир – это тот музыкант, который меня чему-то учит сегодня. Однако последние несколько лет я часто возвращаюсь к тому, что делает итальянский флейтист и дирижер Джованни Антонини. Ещё меня очень вдохновляет мой профессор – Райнер Шмидт.
СПДМ: Какой Вы видите Вашу карьеру через десять лет?
Дмитрий Смирнов: Надеюсь, что вскоре понятие «карьеры» уже не будет таким важным аспектом социума, и каждый сможет заниматься тем, что действительно любит.
СПДМ: Что, по Вашему мнению, является вершиной карьеры музыканта?
Дмитрий Смирнов: «Вершина» карьеры музыканта у всех разная. Что касается меня лично – думаю, что момент, когда скажу «все, это максимум», никогда не наступит. Мне кажется, только через десятилетия после смерти можно судить, достиг ли тот или иной музыкант вершины карьеры.
СПДМ: Камерная или симфоническая музыка?
Дмитрий Смирнов: Вокально-симфоническая, камерно-инструментальная. Любая, я абсолютный меломан.
СПДМ: В чем выражается «послание» Вашего творчества?
Дмитрий Смирнов: С тех пор, как у людей появилась необходимость взаимодействовать друг с другом, в этот момент началась история музыки. Ведь коммуникации, а мы говорим о самом понятном виде – вербальном – начинается со звука. Любая нота, новая или старая, заставляет мозг человека спросить: «Что это?». Мы знаем пение птиц, шум ветра у Вивальди, а с промышленной революцией познали шум двигателей пароходов и автомобильных клаксонов, радио, пружин, печатных машинок и атомного оружия, которое уничтожает звук. Это всё есть у Бартока, Шостаковича, Вареза и других современников.
Сегодня, спустя столько лет после появления в Греции античного театра, после первых записанных и исполненных гимнов, после основания школы Нотр-Дам, после смерти Баха функция музыканта не изменилась. Менялась только форма донесения от музыканта слушателю и восприятие слушателя. Если посмотреть на работы Маттезона, Шарпантье, то можно увидеть на примере столетия, как люди в XVIII веке по-разному воспринимали тональность до мажор. По сути, для слушателя не имеет значения, что такое до мажор и что за функция у этой тональности. Сегодня другое восприятие, другие способы коммуникаций между людьми. И это по-прежнему актуально.
Многометровый барьер между композиторским наследием и современным исполнителем есть, и это ноты. Даже самые передовые издания и компьютерная печать не смогут напечатать оригинальную динамику Шуберта или Бетховена, к примеру, так как издателю придется потратить дополнительные деньги на прорисовку важной «вилочки», именно так, как это есть в манускрипте Бетховенского струнного квартета.
Мой профессор Райнер Шмидт показывал мне манускрипт Шубертовской «Смерти и девушки» для струнного квартета. Это просто удивительно, как графически Шуберт оттеняет аккомпанирующие голоса квартета, используя тонкий и маленький штрих пера, и выделяет ведущий голос виолончели жирным штрихом, далеко выходящим за рамки нотного стана. Как должна была родиться эта мелодия, чтобы её записали именно так? Возможно, это выражение невероятного протеста против смерти? Эти вещи влияют на исполнителя.
Родной язык, а значит способ мышления композитора, говорит в ритмах и интонациях его музыки. Юмор, любовь, гнев, меланхолия, радость, эго, а иногда и их замысловатые смеси – все это есть, было и будет всегда, и никто этого не отнимет у человека, у композитора. Барьер между композиторским наследием и современным исполнителем есть, и это – записанные ноты. У нот нет эмоций, есть только значки, за которыми прячутся огромные мысли и предельные эмоции. Вспомним мневмы и крюки – с этого начиналось. Произошла масштабная реорганизация за столетия, появлялись знаки артикуляции и нюансы, обозначения характеров и темпов. И, опять же, одни и те же индикации в разные эпохи означали совсем разные вещи. У Йозефа Гайдна за все его наследие, насколько мне известно, только один раз можно встретить обозначение «три форте», а в XX веке уже и 5 «пиано» и 6 «форте» и вообще все, что угодно. Означает ли это то, что вся остальная музыка Гайдна должна быть исполнена тише и деликатнее, чем кульминация в финале симфонии Чайковского, где стоит 5 «форте»? Возможно, но я могу только догадываться, что это абсолютный бред. «Аccelerando» или ускорение, у Гайдна не встретишь, в отличие от Моцарта, это особенности письма, однако, у него встречается возможный намек на ускорение в 5-й части 60-ой симфонии под названием «Рассеянный» когда он в 8-тактовом проведении повторяющихся цепочек тоники-доминанты ставит в первом такте «Andantep» а в четвертом «Allegrof». Возможно ли то, что это своеобразное аччелерандо с крещендо? Кстати говоря, именно поэтому фольклорная музыка часто более живая, она передается из уха в ухо, а не из нот в ноты. Только одного нюанса пиано и пианиссимо существует около десяти вариантов в мире Бетховена, с одним подчеркивание, с двумя и с тремя. Их не встретишь во всеми любимых «западных» изданиях, их там попросту нет. Бетховен первый стал использовать динамику как нечто обособленное. Иногда его динамика идет против музыки, что придает ей невероятную долю человечности. А ведь он первый в музыке заговорил о важности индивидуума и без ложной скромности сказал: «Я хочу, чтобы моя музыка заставляла людей стать лучше».
Печальна и одновременно уникальна доля исполнителя-музыканта – отстраниться от себя-исполнителя и переселится в себя-репродуктора, реконструктора исторического момента. Это печально, потому что очень хочется иногда просто красиво играть, не думая о последствиях. Однако это опасно, можно погрязнуть в самолюбовании.
Нельзя забывать главное: в конечном счёте, любое прочтение музыкального полотна должно быть актуально для современного уха. В связи с колоссальным количеством стилей, экспериментов и общей тенденции превращения нашего дела в бизнес-индустрию, сегодня музыкант может легко потеряться и разочароваться в своей профессии. Чтобы этого не произошло – необходима новая, лучшая модель музыкального образования, где на ранней стадии определяется профиль музыканта и закладывается идея о важности того, к чему он предрасположен.
На мой взгляд, если не говорить ребенку, который учиться музыке, что он как солист первостепенен, а все остальные (педагоги, оркестранты, камерные музыканты)– это «второстепенные» профессии, то каждый сможет найти своё призвание. Иначе появляется ненужная конкуренция в раннем возрасте, а не истинный интерес к делу.
Оркестр и музыкант оркестра – это восхитительно и ответственно. Педагог – это еще большая ответственность. Камерная музыка – удовольствие, требующее полной самоотдачи.
СПДМ: Дмитрий, Вы регулярно выступаете в рамках проектов Санкт-Петербургского Дома музыки – бывали ли какие-либо курьезы на Ваших выступлениях, интересные случаи и т.д.?
Дмитрий Смирнов: Интересные случаи иногда происходят и, в основном, они случаются именно в те моменты, когда думаешь, что всё идёт гладко.
В 2014 году на концерте в Кисловодске я исполнял Второй скрипичный концерт Шостаковича с оркестром имени Сафонова на исторической сцене в органном зале Филармонии. В первом отделении потрясающий виолончелист Александр Рамм исполнял концерт Элгара, и я пошел в зал слушать. Я был очень впечатлен. Не посмотрев на время, я пошел в артистическую настраивать скрипку и пропустил третий звонок. Я всё ещё был в артистической, когда ко мне прибежала администратор со словами: «Тебя объявили уже давно! В чём дело?». Я побежал к сцене, и мы с дирижером Алимом Шахмаметьевым просто ввалились в зал. Как раз в этот момент кто-то из слушателей громко сказал: «Музыканты на гастролях не допили пиво». Не совсем стандартное начало. Благо, люди у нас понимающие, все вместе потом посмеялись.
СПДМ: 23 июня 2017 года в Английском зале Вы исполняли каприсы Паганини, 17 марта 2018 года в Кисловодске Вы будете исполнять Второй концерт Моцарта и Рондо для скрипки. Чем обусловлен такой выбор произведений? Как Вы формируете сочинения в цельную программу?
Дмитрий Смирнов: Концерт Моцарта был предложением Сергея Павловича Ролдугина. Рондо добавилось к этой программе намного позже и, на мой взгляд, очень украсило концерт. Благодарю Сергея Павловича за эту возможность.
Мне кажется, Концерт Моцарта К.211 ре-мажор абсолютно незаслуженно игнорируют, он уникальный и очень веселый, с таким Гайдновским юморком. Вторая часть, абсолютно гениальная – это и немного любви, и немного растерянности, и немного меланхолии. Скрипичный репертуар Моцарта может служить основой для оперы.
А в Кисловодске публика очень гостеприимная и восприимчивая. В России вообще публика очень хорошая. Открою секрет – везде хорошая публика. А если детей водят – это вообще большая радость для музыкантов. Дети нас понимают.
Составляя программу, я стараюсь учитывать, прежде всего, свой интерес к ней. Также, надо подробно изучить сезон концертной площадки, дабы внести максимальное разнообразие. Замечаю, что часто интерес к определённым программам у многих музыкантов совпадает. «Бум» по Мстиславу Вайнбергу, Рославцу, редким произведениям XX века и эпохи барокко, минималистам, уже прошёл. Думаю, скоро что-то новое найдут у романтиков. Шуман, Брамс, Брукнер, Форе и их современники написали много всего, можно копнуть глубже. Невероятно красивый квинтет Брукнера, например, редко исполняют; в русской музыке столько интересного и не открытого широкой публике. Осталось только ждать, кто первый начнёт их записывать на жильных струнах и в быстрых темпах.
Что касается «Паганини и современников», это был эксперимент, который родился в программу. Дом музыки одобрил эту рискованную идею, но в итоге это оказалось интересным публике, что всегда очень приятно и важно.
СПДМ: Вы играете на скрипке работы Николя Люпо 1801 года. Знаете ли Вы историю своего инструмента?
Дмитрий Смирнов: Инструмент Люпо, благодаря Санкт-Петербургскому Дому музыки, оказался в моих руках полтора года назад. Признаюсь честно, я не интересовался пока что его историей, так как старому инструменту нужно много ухода и очень аккуратная регулировка. Французские инструменты, на мой взгляд, более прихотливые, чем итальянские, зато на сцене иногда могут тебя приятно удивить. Насколько мне известно, на моей скрипке не играли некоторое время.
СПДМ: Давид Ойстрах великолепно играл в шахматы, Яша Хейфец известен своим увлечением теннисом и пинг-понгом, а есть ли у Вас хобби?
Дмитрий Смирнов: Наверное, больше всего я люблю хорошо поработать, а потом хорошо поесть. Ну, а если серьезно, в основном, все увлечения так или иначе связаны с музыкой: я делаю аранжировки, люблю «снимать» с записей–тоесть, что-то слушать и записывать в ноты. В данный момент учусь – у меня какая-то нездоровая страсть освоить другой музыкальный инструмент. Моя сестра училась играть на флейте, и дома звучала флейта. Сейчас сестра учится на дизайнера одежды, и флейта лежит дома. Мне это показалось забавным, и я решил освоить флейту. Сам, без посторонней помощи хочу понять, как работает этот инструмент.
СПДМ: В чем, на Ваш взгляд, существенные различия образовательного процесса музыканта в России и за рубежом?
Дмитрий Смирнов: Сравнить образование в России и за рубежом мне сложно, потому что в России я учился только в школе-десятилетке в Петербурге. У меня были замечательные педагоги, но, увы, я взял от них гораздо меньше, чего мог бы. В приоритете всегда были уроки моего профессора по классу скрипки – Елены Ивановны Зайцевой. Остальные предметы приходиться осваивать сейчас – гармонию, историю, литературу, и я сейчас уже вспоминаю, что все эти знания нам давали в школе, только вот не все их впитывали.
В Европе система образования намного старше. Те вещи, через которые мы проходим сейчас, там уже давно пройдены.
Мои сегодняшние наблюдения о музыкальном инструментальном образовании наводят на следующую мысль. В российских учебных заведениях, в отличие от европейских, идёт упор именно на часы работы с инструментом. И это хорошо, уровень инструменталистов очень высокий. В Европе и Штатах гораздо большую часть обучения занимает теория, что тоже очень хорошо. Все остальное проходит неторопливо. Огромный плюс обучения в Европе – облегченный доступ к литературе о музыке, нотам. Некоторые учения и трактаты попросту еще не переведены на русский язык. Заполнением этого пробела сейчас активно занимаются многие музыканты в России и факультеты российских вузов. У меня уже тоже есть свои определенные идеи насчет некоторых книг, которые выходили за последние годы.
IN ENGLISH